Восточная война [СИ] - Евгений Белогорский

Глава IV. На суше и на море.

Когда Михаил Павлович Ардатов после трех недельного отсутствия прибыл в Бахчисарай, командующий Крымской армии Горчаков, испытывал большие душевные терзания. Его сознание разрывалось между двумя большими противоречивыми чувствами. С одной стороны Михаил Дмитриевич был очень доволен той императорской щедростью, что пролилась на его грудь за удачное руководство войсками при отбитии вражеского штурма Севастополя. Но с другой стороны, генерал страстно хотел сбыть со своих плеч столь тяжкую ношу как затянувшуюся оборону черноморской твердыни. Уж слишком хлопотное было занятие, при малом количестве войска.

Пока Ардатов находился в ставке командующего, стрелка весов генеральского раздумья твердо склонялась в пользу первого варианта. Однако стоило только графу покинуть Бахчисарай по своим секретным делам, как она быстро поползла в сторону второго варианта, грозя многострадальному городу его сдачей. Благо к этому имелись довольно веские причины.

Ровно через три дня после отражения вражеского штурма, во время обыденного осмотра батарей передней линии обороны, пулей в ногу был ранен генерал-майор Тотлебен. Не желая покидать Севастополь, молодой генерал сумел уговорить хирурга Пирогова не отправлять его в Симферополь, а начать лечение раны на месте. Медик поначалу не соглашался но, в конце концов, все же уступил Тотлебену, на энтузиазме которого держалась вся оборона города.

Благодаря врачебному искусству великого хирурга, Тотлебен быстро пошел на поправку, однако вскоре генерал нарушил предписанный ему режим и самовольно выехал на передний край обороны. Обычно вражеские бомбы непонятным образом щадили настырного немца,  ежедневно сновавшего по севастопольским батареям и бастионом, но здесь видимо вмешалась судьба. Не успел Тотлебен приступить к осмотру батареи на Пересыпи, как упавшая на бруствер вражеская бомба сильно контузила инженера, попутно наградив множеством осколков в спину.

Потерявшего от боли сознание Тотлебена срочно доставили в госпиталь к Пирогову, вердикт которого был категоричен; немедленная отправка в тыл. Изнывая от жгучей боли, Тотлебен пытался спорить с хирургом, но тот был неумолим и через час, на тряской крестьянской телеге, раненого отправили в Симферополь, на излечение. Так Севастополь потерял своего героя, а адмирал Нахимов верного товарища и единомышленника.      

Лишившись помощи и присутствия Тотлебена, Павел Степанович сразу загрустил. Все чаще  и чаще вспоминал он своих боевых товарищей адмиралов Корнилова и Истомина, погибших ранее на севастопольских бастионах и похороненных во Владимирском соборе вместе с их общим учителем адмиралом Лазаревым.

- Опередили они меня, уйдя на покой к Андрею Петровичу - горестно говорил адмирал своему окружению, чем приводил их в замешательство своим ипохондрическим настроением. Не придавал ему радости и вид родных кораблей обреченно стоявших в севастопольской бухте, покорно ждущих своей дальнейшей судьбы. Все это самым негативным образом проявилось в поведении адмирала Нахимова, который стал проявлять неудержимую браваду при своих ежедневных посещениях передовой.

Все защитники бастионов в один голос умоляли Павла Степановича поберечь себя от вражеских пуль и бомб, но адмирал оставался, глух к просьбам окружающих. Держа в руках подзорную трубу, он неторопливо вышагивал по переднему краю обороны в черном мундире с золотыми эполетами на плечах.

- Право слово не стоит беспокоиться, господа. Стрелки они скверные - говорил Нахимов офицерам, неторопливо наблюдая за действиями врага в подзорную трубу. - Вот то, что они параллели закладывают новые напротив наших позиций, это гораздо серьезней.

Говоря так, адмирал был абсолютно прав. Получив от русских удар по зубам и "африканскому" самолюбию Пелесье решил взять Севастополь, во что бы то ни стало. Проанализировав причины провала своего наступления, Пелесье пришел к выводу, что главным виновником его неудач, было большое расстояние от передовых траншей союзников до русских позиций. Именно благодаря этому, русские комендоры смогли основательно сократить численность штурмовых колонн идущих на приступ русских позиций.

С этого момента, под покровом ночи, французские и английские саперы стали регулярно закладывать все новые и новые параллели, перед русскими позициями. Севастопольцы пытались помешать действиям врага своими ночными вылазками, однако их действия были мало эффективны. Утвердившись в правоте своей идеи, Пелесье был непреклонен в своем решении, не дать больше русским артиллеристам возможности вести убийственный огонь по наступающей  пехоте союзников. Подобно Нахимову, он проводил наблюдение за ходом саперных работ, радостно наблюдая, как неотвратимо сокращается тактическое преимущество русских войск.

В одно из последних чисел июня, адмирал Нахимов совершал свой обычный обход бастионов Корабельной стороны. В начала он посетил 4 бастион, по которому несколько дней подряд вели огонь осадные батареи неприятеля. Затем адмирал побывал на 3 бастионе и только после этого посетил Малахов курган.

Оставив по обыкновению свою маленькую свиту в укрытие, Нахимов в сопровождении капитан-лейтенанта Корна вышел на банкет и, облокотившись на бруствер, стал осматривать в подзорную трубу вражеские позиции. Его высокая сутулая фигура с золотыми эполетами была хорошо видна на фоне земляного бруствера, и вскоре вокруг Нахимова засвистели вражеские пули.

- Смотрите, господа союзнику новую параллель заложили, а там явно собираются устраивать новую батарею - говорил он Корну.

- Ваше превосходительство отойдите от бруствера! Ненароком зацепят! - умолял Корн адмирала, но тот упорно продолжал разглядывать изменения на переднем крае. Подзорная труба яркими блестками мелькала в лучах солнца, как бы показывая вражеским стрелкам куда целиться. Несколько пуль ударили рядом с правым рукавом Нахимова, но нисколько не оторвало его от опасного занятия.

- Сегодня они, однако, гораздо метче стреляют - прокомментировал он Корну действия французских стрелков. - А что вот там у них нового?

Нахимов повернул голову вправо и медленно повел туда же медную трубу. Подзорная труба вновь мелькнула на солнце и вокруг головы адмирала, прогудели два свинцовых шмеля, но Нахимов никак на них не среагировал, продолжая высматривать в окружающей панораме, что-то для себя интересное. В этот момент у Корна сдали нервы и вопреки всякой субординации, он резко окликнул адмирала по имени отчеству. Удивленный  Нахимов оторвался от трубы, и чуть разогнув спину, стал поворачиваться к своему адъютанту и в это самое мгновение, пуля противника поразила его.

Последний из севастопольских адмиралов вздрогнул от удара пули и сразу стал медленно оседать на землю. Корн едва успел поймать бесчувственное тело и с ужасом для себя увидел, как закатились широко раскрытые глаза Павла Степановича. Вместе с этим, капитан-лейтенант ощутил, как под его правой ладонью, от горячей крови стремительно набухал адмиральский мундир.

Адмирал так и не пришел в сознание, все то время когда его на руках несли с позиции в лазарет к Пирогову. К стенам госпиталя сбежался почти весь Севастополь с одной только надеждой, что хирург сотворит чудо. Под больничными окнами и дверями стояло большая толпа солдат и матросов, и не было среди них ни одного, кто не согласился бы немедленно умереть ради спасения любимого командира.

Осматривая больного, хирург сразу определил, что вражеская пуля пробила Нахимову грудную клетку, повредило легкое и, раздробив лопатку, вышла наружу. Пирогов приложил максимум своих сил и умения и даже чуть больше, но жизнь адмирала висела на волоске.

От обильной кровопотери, кожа его стала пергаментно желтой, а пульс нитевидным. Нахимов несколько раз приходил в себя, открывал глаза, но ничего не говорил. Обводя присутствующих тусклым взглядом, он как бы искал кого-то и не находя закрывал обратно. Находившиеся рядом с ним люди не скрывали своей скорби и горести от тягостного состояния своего вождя и плакали, не стесняясь своих слез, отвернув лицо от ложа больного.

Около двух суток длилось это критическое состояние, и никто не мог сказать, что будет через пять минут, и только рьяно молились господу Богу за своего адмирала. Все это время Пирогов не отходил от постели больного, полностью посвятив себя заботе о Нахимове. Трудно сказать, что сыграло свою положительную роль, искусство врача, мольбы людей, а может все вместе и кое-что ещё, но Нахимов остался жить.   

Крайне ослабленный, не способный самостоятельно сдвинуться из-за нестерпимых болей в груди, адмирал со всеми предосторожностями был отправлен в Бахчисарай, а оттуда в Симферополь. Пирогов сильно переживал, довезут ли Нахимова до госпиталя живым, но все обошлось, и больной медленно пошел на поправку.